Ласкари, великий и ужасный

В том же 1773 году Ласкари, бывший постоянным посредником между Фальконе и Конторой строений, уходит в отставку и уезжает из России. Это была личность примечательная, явный авантюрист, один из тех эмигрантов, которых немало было в России в XVIII столетии. Грек с острова Кефаллиния, он, по преданию, был замешан у себя на родине в каком-то уголовном деле. Бежав в Россию, он поселился в Петербурге, где сделал неплохую карьеру.

Он часто называл себя графом Карбури, но в России был более известен как Ласкари или Деласкари. Довольно быстро овладев русским языком, он начал с должности учителя одного из частных пансионов, затем, познакомившись с Бецким, перешел к нему на службу, получив при этом чин капитана полевых войск. Предприимчивость и ловкость сделали его незаменимым человеком, и Бецкой назначил его, уже подполковника, полицмейстером в кадетский корпус. Недолгое время он был даже начальником корпуса.

Фальконе всячески покровительствовал Ласкари, имея в его лице сторонника в своих сложных взаимоотношениях с Бецким он хлопочет о награждении Ласкари («он один изобрел средства и сочинил машину для перенесения скалы»), старается оградить его от нападок («его давно уже обижают»), просит Екатерину оставить Ласкари при нем для организации литейных работ. Однако Екатерина не приняла сторону художника, она лучше знала цену этому человеку, и ее ответ на просьбы Фальконе вполне исчерпывает суть дела: «Признаюсь, что мне не только удивителен, но забавен тот жалобный тон, в котором постоянно настроен этот г. Ласкари, послушав его, так он кругом обижен. Ну, так чтоб узнать в чем дело, справьтесь сколько лет тому назад г. Ласкари был офицерик, скакавший за г. Бецким, который, найдя в нем ум и таланты или достоинства, из полевых войск, где тот был, если не ошибаюсь, поручиком или никак не более капитана, взял его к себе, зачислил в батальон и поручил обязанности адъютанта при себе. Этому не более семи или восьми лет. Он никогда не повышался по старшинству, а всегда, как Вам угодно назвать это — по протекции начальника, или потому, что хорошо исполнял возлагавшиеся на него поручения. Я сто раз говорила его начальнику, что он неуживчив и притязателен, вечно просит, вечно недоволен. Может быть, в армии иные оболгали его, то только такие, которые кровью своею заслужили повышение, а число тех, коих оболгал сам Ласкари, несравненно больше, у него постоянно на устах повышение или отставка; я всегда говорила, что его надо уволить, потому что никого не надо стеснять, но нельзя также позволить предписывать себе законы.

Я не говорю о других полученных им подарках как он скажет, что заслужил их, но желала бы я знать, в какой стране он получил бы не более, а столько же. Г. Ласкари в кадетском корпусе ненавидят, как лягушку, этому заведению необходимо было дать начальника, чтобы ввести более единства. Не знаю, что обещал ему его начальник, но не признаю, чтобы он мог жаловаться на несправедливость; иностранцу не дают отставки с повышением. По нашим военным законам, которые отличны, это преимущество принадлежит туземцам, и это справедливо по многим причинам, которые слишком долго было бы перечислять. И так все претензии оказываются пустыми, и я не нахожу, чтобы он отстал, достигнув в семь лет из капитанов подполковничьего чина, когда у нас в армии ежедневно видишь перед неприятелем капитанов, состоящих в этом чине с последней прусской войны».

Фальконе ничего не оставалось как смириться. Он не знал подлинного лица Ласкари, не знал того, что вся энергия и находчивость этого авантюриста, его дарование организатора, все было направлено к одной цели: собственной карьере и обогащению. Судя по всему, и в личной жизни он не отличался добродетелью. Известно, что за два года Ласкари умудрился трижды жениться и всех трех молодых жен похоронить, воспользовавшись их приданым.

Несмотря на то, что в России Ласкари нашел себе удобное пристанище, покровителей, быстро продвигался по службе, в глубине души он презирал все, что его окружало, людей, которые его обла
годетельствовали. Подлинный Ласкари раскрывался только в об
щении с некоторыми иностранцами. Французский дипломат Корбе-
рон очень точно обрисовал его облик, написав, что грек «негодует
на злобу и несправедливость, заедающие здесь иностранные та
ланты, без которых русские не могут обойтись, но к которым они
относятся с ненавистью...» Как видно из этих злобных слов,
Ласкари нельзя причислить к тем иностранцам, которые, попав в
Россию, благородно и честно служили русской науке и культуре.

Весьма примечательна дальнейшая судьба Ласкари. Из России он едет в Париж, где издает альбом, в котором публикует прихваченные из Петербурга чертежи и рассказывает историю перевозки Гром-камня, причем, естественно, основные заслуги во всей этой Эпопее приписывает себе. Затем он возвращается на родину в Грецию, где приобретает имение с плантациями индиго и сахарного тростника, но вскоре его же рабочие убивают его за жестокость.